Том 5. Рассказы и пьесы 1914-1915 - Страница 38

Савелов. Нет, этого я не знаю. И твой фетишизм книги мне кажется просто… смешным и… неумным. Да! Есть еще жизнь!

Также встает и возбужденно ходит, временами почти сталкиваясь с Керженцевым; есть страшное в их возбуждении, в том, как на мгновение они останавливаются лицом к лицу. Татьяна Николаевна шепчет что-то Федоровичу, тот беспомощно и успокоительно пожимает плечами.

Керженцев. И это говоришь ты, писатель?

Савелов. И это говорю я, писатель.

Татьяна Николаевна. Господа!

Керженцев. Жалкий же ты писатель, Савелов.

Савелов. Может быть.

Керженцев. Ты выпустил пять книг — как же ты смел это сделать, если ты так говоришь о книге? Это кощунство! Ты не смеешь писать, не должен!

Савелов. Не ты ли мне запретишь?

Оба на мгновение останавливаются у письменного стола. В стороне Татьяна Николаевна тревожно тянет за рукав Федоровича, тот успокоительно шепчет ей: «Ничего! ничего!»

Керженцев. Алексей!

Савелов. Что?

Керженцев. Ты хуже моего орангутанга! Он сумел умереть от тоски!

Савелов. Он сам умер или ты его убил? Опыт?

Снова ходят, сталкиваясь. Керженцев чему-то громко смеется один. Глаза у него страшны.

Смеешься? Презираешь?

Керженцев (сильно жестикулирует, говорит точно с кем-то третьим). Он не верит в мысль! Он смеет не верить в мысль! Он не знает, что мысль может все! Он не знает, что мысль может буравить камень, жечь дома, что мысль может… — Алексей!

Савелов. Твое переутомление!.. Да, в санаторию, в санаторию!

Керженцев. Алексей!

Савелов. Что?

Оба останавливаются возле стола, Керженцев лицом к зрителю. Глаза его страшны, он внушает. Руку он положил на пресс-папье. Татьяна Николаевна и Федорович в столбняке.

Керженцев. Смотри на меня. Ты видишь мою мысль?

Савелов. Тебе надо в санаторию. Я смотрю.

Керженцев. Смотри! Я могу убить тебя.

Савелов. Нет. Ты… сумасшедший!!!

Керженцев. Да, я сумасшедший. Я убью тебя вот этим! (Медленно поднимает пресс-папье.) (Внушая.) Опусти руку!

Так же медленно, не отводя глаз от глаз Керженцева, Савелов поднимает руку для зашиты головы. Рука Савелова медленно, толчками, неровно опускается, и Керженцев бьет его по голове. Савелов падает. Керженцев с поднятым пресс-папье наклоняется над ним. Отчаянный крик Татьяны Ивановны и Федоровича.

Занавес

Картина четвертая

Кабинет-библиотека Керженцева. Возле столов, письменного и библиотечного, с наваленными на них книгами не торопясь делает что-то Дарья Васильевна, экономка Керженцева, нестарая, миловидная женщина. Напевает тихонько. Поправляет книги, смахивает пыль, смотрит в чернильницу, есть ли чернила. В передней звонок. Дарья Васильевна поворачивает голову, слышит в передней громкий голос Керженцева и спокойно продолжает свою работу.

Дарья Васильевна (тихонько поет). «Любила меня мать, обожала, что я ненаглядная дочь, а дочка-то с милым убежала в глухую ненастную ночь…» Что тебе, Вася? Антон Игнатьич приехал?

Василий. Дарья Васильевна!

Дарья Васильевна. Ну? «Бежала я лесом дремучим…» Обедать сейчас давай, Вася. Ну, что ты?

Василий. Дарья Васильевна! Антон Игнатьич просют дать им чистое белье, рубашку, он в ванной комнате.

Дарья Васильевна (удивленно). Это еще что? Какое еще белье? Обедать надо, а не белье, седьмой час.

Василий. Плохое дело, Дарья Васильевна, я боюсь. У него на всей одежде, на пиджаке и на брюках, кровь.

Дарья Васильевна. Ну, что ты! Откуда?

Василий. Почем же я знаю? Я боюсь. Стал шубу снимать, так даже в шубе на рукавах кровь, себе руки запачкал. Свежая совсем. Теперь в ванной моется и просит переодеться. Меня не пускает, через дверь говорит.

Дарья Васильевна. Вот это странно! Ну пойдем, сейчас дам. Хм! Операция, может, какая-нибудь, да для операции он халат надевает. Хм!

Василий. Скорее, Дарья Васильевна! Слышите, звонит. Я боюсь.

Дарья Васильевна. Ну, ну. Какой пугливый. Идем. (Выходят.)

Комната некоторое время пуста. Затем входят Керженцев и за ним, видимо испуганная, Дарья Васильевна. Керженцев говорит повышенно громким голосом, громко смеется, одет по-домашнему, без крахмального воротничка.

Керженцев. Обедать я не буду, Дашенька, можете убирать. Мне не хочется.

Дарья Васильевна. Как же так, Антон Игнатьич?

Керженцев. А так. Ты чего испугалась, Даша? Тебе Василий чего-нибудь наговорил? Охота тебе слушать этого дурака. (Быстро идет к углу, где все еще стоит пустая клетка.) А где наш Джайпур? Нету. Умер наш Джайпур, Дарья Васильевна. Умер! Ты что, Дашенька, ты что?

Дарья Васильевна. Зачем вы ванную заперли и ключи взяли к себе, Антон Игнатьич?

Керженцев. А чтобы вас не расстраивать, Дарья Васильевна, чтобы вас не расстраивать! (Смеется.) Я шучу. Скоро узнаешь, Даша.

Дарья Васильевна. Что узнаю? Вы где были, Антон Игнатьич?

Керженцев. Где был? Я был в театре, Даша.

Дарья Васильевна. Какой же теперь театр?

Керженцев. Да. Сейчас театра нет. Но я сам играл, Даша, я сам играл. И я играл великолепно, я играл великолепно! Жаль, что ты не можешь оценить, что ты не можешь оценить, я бы рассказал тебе про одну изумительную вещь, изумительную вещь — талантливый прием! Талантливый прием! Надо только смотреть в глаза, надо только смотреть в глаза и… Но ты ничего не понимаешь, Даша. Поцелуй меня, Дашенька.